и получила имя Пасифаи за то, что всем открывала [pâsi phaínein] будущее
Агид и Клеомен -- Плутарх -- Сравнительные жизнеописания
и получила имя Пасифаи за то, что всем открывала [pâsi phaínein] будущее
«Корыстолюбие Спарту погубит, иное -- не страшно»: иногда этот оракул возводился к ликурговым временам.
И вообще, дети способные легче припоминают услышанное однажды, но у тех, кто воспринимает слова учителя с усилием, с напряжением, память более цепкая: все, что они выучат, словно выжженное огнем, запечатлевается в душе. Кроме того учение Катону затрудняла, по-видимому, и его упрямая недоверчивость.
В самом деле, учиться -- значит не что иное, как испытывать на себе определенное воздействие, а быстро склоняться на уговоры свойственно тем, у кого меньшая сила сопротивления.
Вот почему скорее мы убедим в чем бы то ни было молодого, нежели старика, больного, нежели здорового: согласие проще всего найти там, где слабее всего способность сомневаться.
Афиняне собирали добровольные взносы на какое-то жертвоприношение, и все прочие давали, а Фокион в ответ на неоднократные призывы сделать пожертвование ответил:
«Просите вон у тех богачей, а мне стыдно дать вам хотя бы медяк, не рассчитавшись сперва вот с ним», -- и он указал на своего заимодавца Калликла. Сборщики, однако, продолжали кричать и наседать на него, и тогда он рассказал им такую притчу:
«Трус отправился на войну, но, услышав карканье воронов, остановился и положил оружие. Потом снова поднял его и продолжал путь, но вороны снова закаркали, и он опять остановился. В конце концов он воскликнул: "Кричите себе, сколько влезет, -- меня вы все равно не съедите!"»
Зенон говорил, что философу, прежде чем произнести слово, надлежит погрузить его в смысл, и речи Фокиона в немногих словах заключали глубочайший смысл.
Удивительно добрый и человеколюбивый по натуре, он обладал внешностью настолько неприветливой и угрюмой, что люди, мало его знавшие, не решались заговаривать с ним с глазу на глаз. Вот почему, когда Харет как-то раз упомянул о его хмуром лице и афиняне одобрительно засмеялись, Фокион сказал:
«Моя хмурость никогда не причиняла вам никаких огорчений, а смех этих господ уже стоил нашему городу многих слез».
Тогда Цезарь решительно пригрозил Метеллу, что убьет его, если тот не перестанет ему досаждать.
«Знай, юнец, -- прибавил он, -- что мне гораздо труднее сказать это, чем сделать».
Возвратившись к себе после самосожжения Калана, Александр созвал на пир друзей и полководцев. На пиру он предложил потягаться в умении пить и назначил победителю в награду венок.
Больше всех выпил Промах, который дошел до четырех хоев; в награду он получил венок ценою в талант, но через три дня скончался.
Кроме него, как сообщает Харет, умерли еще сорок один человек, которых после попойки охватил сильнейший озноб.
«О человек, кто бы ты ни был и откуда бы ты ни явился, -- ибо я знаю, что ты придешь, -- я Кир, создавший персидскую державу. Не лишай же меня той горстки земли, которая покрывает мое тело».