Законы эти просты и в каком-то смысле общеизвестны. Признанию их в качестве законов, которым подчиняется социальная жизнь людей, препятствует социальный закон, по которому люди стремятся официально выглядеть тем лучше, чем они хуже становится на самом деле.
У меня в отделе двести сотрудников. Работают мало-мальски прилично двое. Один по глупости, другой по привычке.
Однажды Сотрудник, давший себе задание выявить и устранить, оказался в районе Ларька. Имея полное право брать без очереди все то, что есть, и брать все то, чего нигде нет, он к удивлению собравшихся встал в длинную очередь и прислушался.
Разговаривающие выглядели людьми интеллигентными, но обращались друг к другу почему-то на "вы" и не употребляли нецензурных (в старом смысле) слов, беседуя на нецензурную (в новом смысле) тему.
Очереди, дефицит продуктов, халтура, хамство и все такое прочее отрицать бессмысленно, говорил Член. Это факт. Но это же бытовые мелочи, не вытекающие из сущности нашего изма. При полном изме этого не будет. Он как раз и задуман лучшими людьми для того, чтобы ничего подобного не было.
Вы правы, сказал Болтун. Но изм -- это не только торжественные заседания и шествия -- это есть и определенная форма организации и воспроизводства быта. Остальное разговорчики для слепоглухонемоглупых.
Сотрудник сказал, что он с ними обоими согласен, и рассказал общеизвестный анекдот о том, что полный изм можно построить в одном поселке, но жить лучше в другом.
Чтобы туристам было что посмотреть в свободное от посещений образцовых предприятий время, вокруг гостиницы воздвигли десять новеньких живописных церквей десятого века и ранее. Стены церквей древними фресками разукрасил сам Художник, создавший портрет Заведующего на передовой позиции и удостоенный за это премии, награды и звания.
Художник изобразил трудовой героизм свободолюбивых потомков, их боевые будни и выдающихся деятелей культа той далекой, но начисто позабытой эпохи. На главной фреске Художник изобразил Заведующего и его Заместителей, которые за это были удостоены премии, а сам Заведующий -- дважды: один раз за то, другой раз за это.
В результате цены на продукты были снижены, и потому они выросли только вдвое, а не на пять процентов, как там у них.
Составил название Сотрудник, а в науку впервые ввел Мыслитель, опубликовавший по этому поводу цикл статей на другую, более актуальную тему. Статьи были написаны на высоком идейно-теоретическом уровне, так что их не читал никто, но все одобрили. После этого термин ШКХБЧЛСМП стал общепринятым и вышел из употребления.
По этой причине жители Ибанска не живут в том пошлом устарелом смысле, в каком доживают последние дни там у них, а осуществляют исторические мероприятия. Они осуществляют эти мероприятия даже тогда, когда о них ничего не знают и в них не участвуют. И даже тогда, когда мероприятия вообще не проводятся.
Как утверждают все наши и признают многие ненаши ученые, жители Ибанска на голову выше остальных, за исключением тех, кто последовал их примеру.
и, как всякое хорошо задуманное и последовательно проведенное мероприятие, кончилось ничем.
Потому что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того, кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее -- уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть.
И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, -- тем, что идет проворнее, -- нравственною порчей.
И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они -- при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно.
Не говоря уже о чести, мне кажется, что это и не правильно, о мужи, просить судью и избегать наказания просьбою, вместо того чтобы разъяснять дело и убеждать.
Ведь судья посажен не для того, чтобы миловать по произволу, но для того, чтобы творить суд; и присягал он не в том, что будет миловать кого захочет, но в том, что будет судить по законам.
Нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве.
... и тогда в самом деле можно было бы по справедливости судить меня за то, что я не признаю богов, так как не слушаюсь оракула, боюсь смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым, потому что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол.
Но не самое ли это позорное невежество -- думать, что знаешь то, чего не знаешь? Что же меня касается, о мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей только одним: если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно зная об Аиде, так и думаю, что не знаю.
Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь.
После государственных людей ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим, чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы, кстати, и научиться от них кое-чему.
Стыдно мне, о мужи, сказать вам правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами.
Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят . Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях, чего на деле не было.
Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей.
И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что считаются похуже, -- более им одаренными.
Тут он взял взрослого мальчика за правую руку и стал с ним прощаться. Но молодой царь, приученный к величайшему лукавству в полном соответствии с характером своего народа, стал, наоборот, со слезами молить Цезаря не отпускать его: самый трон не так ему мил, как вид Цезаря.
Цезарь успокоил плакавшего мальчика, слезы которого, однако, подействовали на него самого, и отпустил его к своим с обещанием скорого свидания, если его чувства действительно искренни.
Тот, словно его выпустили из клетки на открытую арену, так энергично повел войну против Цезаря, что слезы, которые он обронил при прощании, были, очевидно, слезами радости.
Хотя Цезарь хорошо знал этот лживый народ, который думает одно, а для виду делает другое, однако счел целесообразным согласиться на их просьбу в уверенности, что если они действительно желают того, о чем просят, то отпущенный им царь останется ему верным; если же, -- что более соответствовало их характеру, -- они хотят иметь в лице царя вождя для ведения войны, то для него будет благовиднее и почетнее вести войну с царем, чем с шайкой пришлых авантюристов и беглых рабов.
В части, занимаемой Цезарем, было много горожан, которых он не выселил из их домов, так как они наружно притворялись верными нам и казались изменившими своим.
(Но, по моему мнению, если бы пришлось защищать александрийцев от обвинения в лживости и легкомыслии, то много слов было бы потрачено попусту, стоит только познакомиться с их национальными и природными свойствами, и тогда ни для кого не останется уже сомнения в чрезвычайно большой способности этого народа к предательству)
Наши потери во всех сражениях не превышали двадцати человек. Но на том же редуте все солдаты без исключения были ранены и четыре центуриона из 8-й когорты потеряли зрение.
Когда солдаты хотели представить Цезарю доказательства своих трудов и опасностей, то, по их подсчету, в редут попало около тридцати тысяч стрел, причем в доставленном Цезарю щите центуриона Сцевы оказалось сто двадцать дыр. Последнего Цезарь за заслуги перед ним и перед государством наградил двумя тысячами [сестерциев] и объявил, что переводит его из 8-го ранга в 1-й (ибо было установлено, что редут обязан своим спасением главным образом ему)
наши расспрашивали о германцах галлов и купцов. Последние заявляли, что германцы отличаются огромным ростом, изумительной храбростью и опытностью в употреблении оружия: в частых сражениях с ними галлы не могли выносить даже выражения их лица и острого взора.
но я, Севф, считаю, что для всякого человека, а особенно для начальника, не существует ничего более достойного, чем доблесть, справедливость и благородство.
Ведь человек, обладающий этими качествами, -- богат, так как у него много друзей, богат и потому, что другие стремятся стать его друзьями; и благоденствии у него есть с кем поделиться радостью, а если его счастье поколеблется, то у него не будет недостатка в людях, готовых оказать ему поддержку.
Во время пирушек (симпосионов) греки выбирали председателя, который вел собрание. Остальные участники пирушки обязаны были подчиняться его приказаниям.
Директор сдох от самодовольства и калоизлияния в мозг. Его хотели повысить чуть ли не в самый верх, и от чрезмерного ликования у него лопнула кишка в голове.
Трактат имел странное название "ХББУРС". Смысл названия был разъяснен в тексте. Но Врач текст читать не стал и по названию безошибочно установил диагноз.
Но и не писать он уже не мог. Им овладело смутное ощущение тайны, известной только ему одному или во всяком случае очень немногим, и он не мог окончить свою бесплодную жизнь, не сделав последней попытки сообщить эту тайну людям.
Он знал, что людям его тайна глубоко безразлична. Но это уже не играло роли.
Эномотия -- подразделение пехоты, численностью примерно в 25 человек. Пентекостия -- отряд, численностью примерно в 50 человек.
Когда они дошли до ставки Тиссаферна, стратегов пригласили войти, а именно: Проксена-беотийца, Менона-фессалийца, Агия-аркадянина, Клеарха-лаконца и Сократа-ахейца; лохаги же остались снаружи.
Немного времени спустя, по одному сигналу, находившиеся внутри были схвачены, а оставшиеся снаружи -- убиты. После этого конный отряд варваров пронесся по равнине, убивая всех встречавшихся эллинов, как рабов, так и свободных.
Эллины, наблюдавшие из лагеря эту скачку, были поражены и не принимали никакого решения, пока не прибежал, поддерживая руками свои кишки, аркадянин Никарх, раненный в живот, и не рассказал обо всем свершившемся.
Те, что стремятся достичь чего-либо путем ложной клятвы перед богами и вероломства перед людьми, -- это совершенно беспомощные, находящиеся в затруднении и нужде и притом дурные люди. Мы, Клеарх, не таковы, мы не безрассудны и не слабоумны.
Ксенофонт употребляет здесь термин "эфедр", взятый из практики гимнастических состязаний. Если при предварительной жеребьевке кто-нибудь из состязующихся оставался без пары, то он назывался "эфедром" и вступал в соревнование с победителями в парных состязаниях. Его положение было выгодным, так как он со свежими силами боролся с усталыми противниками.
Фалин сказал: "Я, конечно, передам это, но царь приказал сказать вам, кроме того, что, если вы останетесь на месте, он заключит с вами союз, а если вы пойдете вперед или назад, то начнется война. Ответьте также и на этот вопрос, т.е. останетесь ли вы здесь, в каковом случае будет заключен союз, или мне надлежит сообщить от вашего имени о начале военных действий".
Клеарх сказал: "Передай по этому вопросу, что мы одного мнения с царем".
-- "Как это понять?", спросил Фалин.
Клеарх ответил: "Если мы останемся, то будет союз, если же мы пойдем вперед или назад -- война".
Фалин снова спросил: "Должен ли я возвестить союз или войну?"
Клеарх опять ответил то же самое: "Если останемся на месте -- союз, если пойдем вперед или назад – войну". Но как он поступит -- этого он не открыл.
Когда отец послал Кира на должность сатрапа Лидии, великой Фригии и Каппадокии, назначив его также начальником всех войск, которым надлежало собираться в Кастольской равнине, он сразу объявил, что выше всего он ставит отсутствие обмана при заключении договора и союза, а также когда дается какое-либо обещание. Поэтому подвластные города верили ему, верили и частные лица.
Афинянин Ификрат считал, что наемник должен быть жаден до денег и удовольствий, -- тогда, дескать, ища средств утолить и утишить свои страсти, он будет храбрее сражаться, -- но большинство требует, чтобы войско было подобно могучему телу, которое собственных побуждений не знает и движимо лишь волею полководца. Вот почему и Павел Эмилий в Македонии, приняв начальство и убедившись, что воины чересчур болтливы и любопытны и вмешиваются в дела командующего, отдал, как сообщают, приказ, чтобы каждый держал в готовности свои руки и наточил свой меч, а об остальном позаботится он сам.
Хороший военачальник и полководец бессилен, если в войске нет послушания и единодушия, и Платон, отлично это видя, полагал, что искусство повиноваться подобно искусству царствовать и что оба нуждаются как в хороших природных задатках, так равно и в философском воспитании, которое прививает кротость и человеколюбие и тем особенно удачно умеряет дерзость и вспыльчивость.
Мнение Платона подтверждается множеством различных примеров, в том числе -- и бедствиями, обрушившимися на римлян после смерти Нерона; все они в своей совокупности доказывают, что нет ничего страшнее военной силы, одержимой темными и грубыми страстями, когда она стоит у власти.
Аристипп ненавидел и боялся Арата и замышлял погубить его, пользуясь содействием и помощью царя Антигона. Почти повсюду у них были свои люди, которые выжидали удобного случая для покушения. Но нет для правителя крепче стражи, чем искренняя и верная любовь подчиненных. Когда и простой люд, и первые граждане привыкли бояться не правителя, но за правителя, он видит множеством глаз, слышит множеством ушей и обо всем догадывается и узнает заранее. Поэтому я хочу прервать здесь мой рассказ, чтобы нарисовать образ жизни Аристиппа, который навязала ему тиранния, столь завидная в глазах людей, и гордое единовластие, повсюду возглашаемое счастливым.
Этот человек был союзником Антигона, держал многочисленных наемников для охраны собственной особы, не оставил в живых ни единого из своих врагов в Аргосе -- и все-таки телохранители и караульные, исполняя его приказ, размещались в колоннаде вокруг дома, всех слуг, как только заканчивался обед, он немедленно выгонял вон, замыкал внутренние покои и вместе со своею возлюбленной укрывался в маленькой комнатке верхнего этажа с опускною дверью в полу. На эту дверь он ставил кровать и спал -- насколько, разумеется, способен уснуть и спать человек в таком состоянии духа, одержимый тревогою и отчаянным страхом. Лестницу мать любовницы уносила и запирала в другой комнате, а утром приставляла снова и звала этого удивительного тиранна, который выползал из своего убежища, словно змея из норы.
Арат, приобретший пожизненную власть не силою оружия, а в согласии с законами и благодаря собственным достоинствам, ходивший в самом обыкновенном плаще, заведомый и непримиримый враг всех и всяческих тираннов, оставил потомство, которое до сих пор пользуется в Греции высочайшим уважением. А из тех, кто захватывал крепости, держал телохранителей и полагался на оружие, ворота и опускные двери, лишь немногие, точно трусливые зайцы, ускользнули от насильственной смерти, семьи же, или рода, или хотя бы почитаемой могилы не осталось ни от кого.
главная причина кровожадности тираннов -- это трусость, тогда как источник доброжелательства и спокойствия -- отвага, чуждая подозрительности.
Вот и среди животных хуже всего поддаются приручению робкие и трусливые, а благородные -- смелы и потому доверчивы и не бегут от человеческой ласки.
Остроумные слова не искупают позорных дел